Вариант «Бис» - Страница 19

Но как они дрались, суки… Не сдаваясь, с яростью, со злобой. Немецкая авиация не давала поднять головы, «мессеры» оказались сильнее всего, что мы могли им противопоставить, но мы дрались все равно. Четыре неполные истребительные эскадры держали весь наш фронт – от Балтики до Днепра, им просто не хватало сил на все. Штурмовик Ильюшина показал Люфтваффе то, что немецкие танкисты и пехотинцы уже успели ощутить своей шкурой на земле – что у русских есть чему поучиться.

Это был сорок первый. Они выгадали этот год и год за ним, когда волны пехоты перекатывались через старую границу взад и вперед, накрывая собой Украину, Прибалтику, Белоруссию, многострадальную Польшу и затем снова Прибалтику, немецкие танки уже докатывались до черноморских пляжей и снова отходили назад…

К сорок второму МИГов и заслуженных «ястребков» Поликарпова сменили ЛАГГ-3 и ЯК-1, затем к ним добавился ЯК-7. Страна напрягала свои силы, американцы и англичане, отрывая от своих фронтов, слали в наши северные порты десятки тысяч грузовиков, высотные истребители и разведчики, паровозы, алюминий в чушках, тысячи тонн орудийного пороха, тушенку, льняное масло, бензин, снова грузовики и снова тушенку. За это мы платили перемалыванием одной немецкой дивизии за другой. Русские танковые прорывы были кошмаром германского Генштаба с первого дня войны – и чем дальше, тем больше. По Германии стоял стон, газеты выходили в три раза толще обычного объема – в конце каждого выпуска печатали короткие некрологи на погибших офицеров.

Советский Союз мог выдерживать это напряжение еще достаточно долго, но Третий Рейх был уже надломлен. В целом же сорок второй оказался менее горячим. За исключением летнего успеха фон Бока, сумевшего разгромить Тимошенко, никаких крупных колебаний фронта не произошло. Обе стороны пережили зиму в траншеях, закопавшись в землю по уши. Нельзя сказать, что мы потеряли это время. В летных школах вдвое увеличили число часов, отводимых на пилотаж, а пехоту готовили так, что немцы ввели специальную нашивку: «за участие в пехотной атаке». Оружие, которым мы воевали с сорок третьего, стало не просто лучше – оно стало другим. Последние ЯКи и новые модификации «Лавочкиных», наконец-то начавшие очищать небо от «худых», отличались от прежних машин настолько разительно, что истребители Люфтваффе получили инструкцию «не связываться» с ними. Но за полгода долю новых машин во фронтовых полках удалось довести до трех четвертей, и «не связываться» стало сложнее. На земле в бой пошли новые Т-34 и первые ИСы, и доля психических расстройств в боевых потерях германской армии подпрыгнула еще раз. Черт возьми, мы живем в страшное, но интересное время! Принадлежать к армии-победительнице, на которую, говоря газетным языком, «с надеждой взирают» менее удачливые страны, – приятное чувство, что и говорить. А вот быть на стороне проигрывающей, причем проигрывающей безнадежно, знать, что шансов нет, что они придут на твою землю и что они сделают с ней, чтобы удовлетворить свою месть… Не дай Бог такое.

Удар советской армии летом сорок четвертого был страшен. Рокоссовский и Жуков, получившие все, что могла дать им размахнувшаяся на всю мощь страна, нанесли серию рассекающих ударов, и немецкий фронт просто рухнул. В малейшую щель впивались танковые клинья – и не дивизий, как в сорок первом, и не корпусов, как в сорок третьем на Кубани, а армий, полнокровных танковых армий Катукова, Ротмистрова, Рыбалко, Лелюшенко, десятков бригад и корпусов – гвардейских, полностью укомплектованных, рвущих на части все в пределах досягаемости. Кавалерийские корпуса, везучий реликт тридцатых годов, рубили тыловиков, перехватывая коммуникации и отнимая у отступавших последние шансы. Над русскими кавалерийскими частями может смеяться только тот, кто никогда не был под их ударом. Но ни разу ни один вид германской разведки не сумел обнаружить советские кавкорпуса до того, как они вырывались на оперативный простор.

И слова «На коммуникациях русские танки и казаки!» не один раз становились последними, которые посеревший от усталости и безнадежности германский генерал писал в своем заключительном отчете генштабу, прежде чем приложить к виску ствол пистолета.

Группа армий «Центр» просто перестала существовать. Группа армий «Юг», развернув свой прогибающийся фронт почти с запада на восток, пятилась к Балканам, подстегиваемая лобовыми атаками Третьего и Четвертого Украинских фронтов. На севере части, почти два года простоявшие на одном и том же месте, спешно перебрасывались к югу. Возникла опасность, что советская армия сумеет отрезать Восточную Пруссию вместе со всей массой находящихся там войск и гражданского населения. Гитлер объявил Кенигсберг «неприступной твердыней» и приказал не сдавать его ни при каких обстоятельствах, но обстоятельства все же наступили, причем достаточно быстро. Фронт Черняховского, обложив «город трех королей» со всех сторон, не стал рвать себе жилы в лобовых атаках на опоясанную двумя десятками рубежей долговременной обороны и забитую не намеренными сдаваться частями вермахта крепость.

За пехоту работали Грабин и Новиков. Освободившаяся на центральном направлении артиллерия, включая весь РГК, была в спешном темпе направлена под Кенигсберг, где начала методично, в лучших традициях крепостных войн XVII—XVIII веков долбить укрепления мощью лучших артсистем мира. Базирующаяся в осажденном городе истребительная авиация была выбита гвардейскими полками на ЯКах за несколько дней напряженнейших боев прямо над центром города, после чего авиация фронта сровняла его с землей. Впервые появившиеся над полем боя ТУ-2, дополненные сотнями заслуженных «Петляковых», ходили над городом кругами, на малейшее попытку зениток огрызнуться выстраиваясь в «карусель» или «вертушку». Такую технику работы называли «полбинской» – в честь якобы изобретшего ее генерала, хотя впервые мы познакомились с ней еще в сорок первом, причем на собственной шкуре. Штурмовики фронта и флота добили все, что могло шевелиться в гавани, а успевшие покинуть ее транспорта и миноносцы были перехвачены в море катерами Балтфлота. Это заняло всего пять дней, потом в город вошли штурмовые группы. Прекрасный старый город прекратил свое существование, перепаханный вглубь всеми видами оружия, созданного человеком. Это был ответ за Минск, от которого осталось немного, и за Ленинград, не менее красивый и величественный до войны. Когда войска вошли в Кенигсберг и Пиллау, в них вместе вряд ли набралось домов на одну небольших размеров улицу. Остатки гарнизонов, пытающиеся уйти через косу Фрише-Нерунг, были сброшены в море танками, а последние германские солдаты были выброшены в окна защищаемых ими домов на холмистом берегу Балтийского моря. Тысячи пехотинцев, сгрудившихся на узкой полосе берега, были расстреляны с песчаных дюн – за Керчь, когда так же была расстреляна наша морская пехота, сброшенная в море проклятым 81-м пехотным полком вермахта.