Вариант «Бис» - Страница 137

137

– Вадим, дай наждачку.

Так же спокойно старший лейтенант со скромной колодкой из двух ленточек сложил квадратик наждака вдвое и кинул из своего угла на стол штурману. Очистив карандаш и заточив его лопаточкой, тот так же кинул бумагу обратно. «Кронштадт» качало, и штурман промахнулся, не докинув тяжелый бумажный кубик на полметра. Ничего не сказав, связист нагнулся со своего места, подобрал наждак и снова наклонился над своими формами.

– Спасибо! – запоздало сказал штурман. Тот ничего не ответил, только головой мотнул, слышу, мол.

«Ай да связист! Ай да мышка наша серенькая!» – подумал Алексей, сдерживая дыхание, чтобы продолжать казаться безмятежным и увлеченным любимой работой – расчетом скоростей линейного крейсера для вывода его в точку поворота у южного побережья Медвежьего. Впервые незаметный светлоглазый старший лейтенант вызвал у него интерес, и, продолжая делать вид, что работает, то есть перекладывая линейку и транспортир с места на место и водя по кальке карандашом с сосредоточенным видом, Алексей попытался вспомнить, что вообще ему известно о связисте. Выходило немного. Самое нормальное звание для его возраста – то есть точно возраст он, конечно, не знал, но на вид старлею было года 23—24. На колодке – «Красная звезда» и «За боевые заслуги», опять же «малый джентльменский набор». Говорил, что из Ленинграда, и, наверное, не врал. Вид образованный, и не дурак. В связи разбирается крепко, но впрямую за рацией не сидит, на то радисты есть, а работает больше с бумагами, выдает радистам частоты и сроки сеансов, смены частот внутриэскадренной связи, шифрует и расшифровывает, когда нет шифровальщика, что надо и быстро. Все время молчит. Нет, общается, когда дело, четко соблюдает субординацию. «Корректен» – вот самое подходящее слово, хотя и устаревшее. Но никогда не травит баек, не заливает, не пытается подколоть кого-то. В шашки играет неплохо, но с ним играть неинтересно, сидит как дурак, не радуется ничему, не переживает. Никто с ним вместе не служил, никто его нигде не встречал из их компании. Если поспрашивать пошире, может, кто-то чего-то знает… Но вот этого делать никак не следует. Про тебя он не думает, вот так пусть и остается. Но что ему от командира надо? Сидит, слушает… Шпион? Или все же нет?

Штурман был далеко не ребенком и вполне понимал, что это могло означать, если его следующее предположение окажется верным. Своего командира он, как и все остальные молодые офицеры «Кронштадта», любил, его резкость в разговоре никогда не переходила в грубость, а идеально проведенный бой в полной мере выявил все его сильные стороны. Никакого прозвища, даже логично образованного от фамилии, у Москаленко не было – едва возникнув после его назначения командиром строящегося корабля, оно быстро исчезло само собой, настолько явно оно ему не подходило. Тем не менее Алексей понимал, что, несмотря на все победы и достижения, даже если им удастся дойти до Мурманска без единой царапины, то, что, бывало, звучало в рубке, будучи доложено куда следует, испортит кровь немалому числу людей. Победы забываются очень быстро. «Скотина», – подумал он, еще ниже склоняясь над исчерченной мягким карандашом картой. Сделать было ничего нельзя, и именно бессилие больше всего и угнетало.

После некоторых размышлений о том, что лучше бы, наверное, и не высовываться, Алексей решил рассказать о своих догадках кому-нибудь, кто сможет принять решение, как поступить дальше. Что самому Москаленко не следует говорить ни слова – было ясно, тот просто послал бы его подальше с такой заботой. Военком, о-очень задушевный товарищ, отпадал первым – тот больше говорил о необходимости любить Партию, чем любить море. Оставалось три кавторанга, из которых он остановился на вторпоме Чурило, как человеке опытном и, безусловно, преданном своему командиру и своему кораблю.

До конца вахты оставалось еще больше часа, за это время ничего не произошло, но как всегда перед сменой все начали нервничать. Ровно в двадцать два вахта была передана, штурмана сменил другой старший лейтенант, пошутивший по поводу исчерченной вкривь и вкось кальки, офицер связи, зевнув, ушел в свой закуток за метеокомнатой – в первую ночную обязанностей у него не было, и в ходовой рубке снова стало тихо. Командир крейсера остался на вахте, ему не нравились прокрутки ситуаций, переданные штабом Левченко, и он боялся, что английская эскадра сумеет догнать их и перехватить в первой половине ночи.

Сменившийся штурман вместо своей уплотненной каюты пошел в коридор кают левого борта – здесь обитали старшие офицеры и здесь, как он знал, находилась и каюта второго помощника. Коридор не охранялся, и в нем было удивительно тихо – только постоянный рокот работающих турбин, к которому все привыкли уже настолько, что перестали воспринимать как звук, глухо вибрировал, отражаясь от стен. В желтоватом свете несильных ламп Алексей пошел вдоль ряда дверей, надеясь, что ни одна из них не откроется именно в эту секунду, и почти сразу же нашел нужную: она, как и положено, располагалась близко к трапу, ведущему в рубку. Глубоко вздохнув, он осторожно постучал.

«Да!» – сразу же отозвались внутри. Нешироко приоткрыв дверь, Алексей боком продвинулся внутрь тесной каюты, застыл на пороге, сказав обычное «Разрешите», и, получив соответствующий кивок, прикрыл дверь за собой. Второй помощник был занят тем, что привинчивал и пришпиливал свои ордена к до предела отглаженному черному кителю, и выражение лица у него было при этом довольно мрачное. У Алексея похолодело внутри, когда он подумал о том, что, кроме своих фактически ничем не подтверждаемых подозрений, ему высказать нечего. «Себе же хуже делаю», – подумалось, но взгляд связиста, направленный в спину командиру, его брезгливую усмешку он забыть не мог. «Если что, – мысль мелькнула и смазалась, – скажу, думал, что он американский шпион». Кавторанг мрачно смотрел на покрывающегося пятнами штурмана и продолжал молчать, взвешивая на руке орден Отечественной войны. «Нельзя больше», – подумал Алексей и выдавил едва не прервавшимся голосом: «Офицер связи…»

137